В начале 1990-х годов региональная политика Анкары базировалась на предположении, что если новые независимые республики Кавказа и Центральной Азии смогут эффективно противостоять внешнему вмешательству и политическому давлению более влиятельных региональных или глобальных акторов, то необходимость искать стратегических партнеров в рамках новой системы безопасности, а также их историческая и культурная общность и экономические связи с Турцией постепенно подтолкнут новые государства к тесному союзу с ней.
Именно в этот период широко распространяются идеи пантюркизма, которые проявляются в самых разнообразных формах — от радикальных призывов к созданию на территории всех тюркских республик Кавказа и ЦА единого государства «Великий Туран» до более умеренных проектов (создание «Тюркского содружества наций» или «Ассоциации независимых тюркских государств») под лидерством Турции, но с сохранением всех признаков суверенитета государств-членов.
Идеи объединения всех тюркских народов в рамках единого государственного образования никогда не выходили за рамки риторики отдельных маргинальных политиков (таких, как А. Тюркеш), и ни одна из них не была реализована во внешнеполитической практике Турции. Кроме того, тогдашние лидеры страны хорошо понимали, что если Турция не обеспечит себе особый статус в регионе в целом, то ей будет трудно развивать двусторонние отношения с отдельными государствами.
Наиболее ярким практическим проявлением пантюркизма считаются «тюркские саммиты», проведенные в первой половине 1990-х годов по инициативе турецких президентов Т. Озала и С. Демиреля; последний тогда заявил, что Турцию и тюркские республики «связывает единая кровь, религия и язык».
Впрочем, уже во время второго «тюркского саммита» стало ясно, что молодые независимые государства очень осторожно относятся к любым политическим образованиям, предусматривающим передачу части национального суверенитета в пользу единого центра, даже если он представлен дружественной страной. Вместо того чтобы «вспоминать» о тюркском единстве, Азербайджан и центральноазиатские республики решили развивать собственные национальные идентичности, которые подтвердили бы легитимность новых государств, образовавшихся после распада СССР.