«НОВОЕ КАЗАЧЕСТВО» И СОСЛОВНЫЙ ФУНДАМЕНТАЛИЗМ

Галаганова С.Г.

Кандидат философских наук, Доцент кафедры «Политология» МГТУ им. Н. Э. Баумана

Возрождение казачества как социального субъекта совре­менного российского социума рассматривается в качестве одного из проявлений постсоветского сословного фундамен­тализма. Резкое социальное расслоение казачьего сословия в начале ХХ века, сопровождавшееся идейно-политическим рас­колом, требует сегодня, по мнению автора, чёткого определе­ния идеологических установок «казачьего Ренессанса».

Целенаправленный перевод «казачьего Ренессанса» (the Cos­sacks Revival, как называют этот феномен за рубежом) из сферы культуры в социально-политическое пространство, восстанов­ление данной этнокультурной общности в качестве субъекта политики современного российского социума, дают основание рассматривать процесс формирования «нового казачества» как одно из проявлений постсоветского сословного фунда­ментализма. Это ставит перед исследователями ряд серьёзных проблем, на некоторые из которых мы обратим внимание.

Феномен социальной архаизации обычно наблюдается в ситуациях массовой разочарованности результатами осу­ществлённых властью (и зачастую поддержанных народом) модернизационных реформ: не желая возвращаться к доре­форменной (или дореволюционной) ситуации, значитель­ная часть народа устремляет взор к этнической архаике — ре­лигиозной, культурной, бытовой, видя в ней спасительный якорь и даже основу для будущего развития страны. Субъ­екты политики (как «внешние», так и «внутренние»), заин­тересованные в блокировании экономического, научно-тех­нического и духовного развития народа, утрате страной реального суверенитета, как правило, активно «загоняют» её в отжившие социокультурные формы, превращая внешние атрибуты «спасительной старины» в важнейший элемент политических технологий. Это хорошо видно на примере Ближнего Востока, где выросший на неприятии прозапад­ных реформ исламский фундаментализм используется тем

 

же Западом как масштабный проект по «сбрасыванию» це­лого региона в «новое средневековье».

В России в конце 1980-х годов маятник настроений части общества, осознававшей необходимость реформ, качнулся под влиянием возникшего на короткое время идеологиче­ского вакуума: ценности и принципы солидарного социали­стического жизнеустройства были осмеяны как «совковые», а те, что пришли им на смену, не могли не восприниматься как причина постигшего страну социального бедствия. Тяга к архаизации явилась своеобразным «когнитивным диссо­нансом», ибо в «старину» устремилась часть тех, кто «ждал перемен», — часть городской интеллигенции. Не было исклю­чением и «новое казачество» (атаманом Уральского казачьего войска стал не служивший в армии Учёный секретарь отделе­ния философии и права АН СССР).

Сам по себе любой фундаментализм — не зло, и не благо: всё зависит от того, в каких конкретных формах он будет развиваться, какие конкретные «фундаменты» начнёт вос­станавливать. Постсоветская архаизация была изначально встроена в технологию формирования сословного типа со­циума. Одновременно с казачеством в «демократической» России откуда-то появилось достаточно многочисленное дворянство с Дворянским собранием, «благочестивое ку­печество» (мелкие и средние предприниматели с огромны­ми золотыми нательными крестами, уходившие от уплаты налогов через церковную «благотворительность»), «право­славные» (социально-активные прихожане храмов, соста­вившие вместе с духовенством новую, неведомую ни в доре­волюционной России, ни в современной Греции общность — со своей особой идеологией, политическими установками, специфическим внешним обликом и «дресс кодом»), круп­ная буржуазия (чьи дети, воспитываемые иностранными гувернантками, сначала начинают говорить по-английски, и лишь потом — по-русски). Не будучи классами (открытыми для горизонтальной мобильности), все эти новые сообще­ства в значительной степени обрели именно сословные чер­ты — признаки достаточно замкнутых социокультурных об­разований с фактически наследуемым социальным статусом.

Между тем именно сословное устроение российского об­щества было одним из факторов как революции 1917 года, так

 

и контрреволюции 1991-го. В первом случае духовная дегра­дация правящего дворянского сословия совпала с ростом самосознания крестьянства — самого многочисленного, работящего, терпеливого и нравственного сословия импе­рии, подвергаемого в «столыпинские» годы унизительным массовым поркам и «бесфамильным» казням. Проблему многократно обострила официально декларируемая само­державием приверженность православию, вступившая в вопиющее противоречие с принципами российского жиз­неустройства и отношением власти к народу. Во втором случае это был конфликт нового советского сословия под названием «номенклатура» с основной массой народа, уси­ленный циничным попранием «новой знатью» ею же про­поведуемой коммунистической морали (по сути ничем не отличавшейся от христианской этики). Помимо открытой измены правящих сословий интересам державы и своему народу, в обоих случаях сработало неприятие обществен­ным сознанием передачи по наследству сословного положе­ния (в том числе и привелегий) как несправедливого, бло­кирующего возможность индивидуальной самореализации и социальной мобильности.

Русская художественная культура отразила издавна при­сущее народу особое отношение к так называемым

«нетчикам» — людям, сумевшим уйти в «вольные нети», вырваться из своей сословной «касты» (нет его теперь в ней, и ни в какой другой тоже нет — отсюда и слово «нет­чик»). Странники, разночинцы-интеллигенты, студенче­ство, даже революционеры — все они воспринимались в ка­честве тех, кто пожертвовал сословным «уютом» ради воли, и потому вызывали сочувствие и симпатии. Но главными «вольниками» были казаки — до того, как попали в сослов­ную «неволю». Кстати, эта же участь неминуемо постигала и всех других духовных бунтарей: оформившись в сословия (интеллигенции, партноменклатуры), они теряли былое расположение народа. К тому же все сословия (а не только правящие) имеют объективную тенденцию к «застою», по­скольку личностные качества тех, кто наследует определён­ный род занятий и социальное положение, далеко не всегда соответствуют предъявляемым требованиям; и наоборот — индивидуальные таланты и склонности часто подавляются общесословными установками.

Шагнув из сферы культуры в сферу политики и социаль­ных отношений, «новое казачество», к сожалению, приоб­рело не только статус общенационального общественного движения, но и очевидные сословные черты. Тем не менее массовые экспектации по отношению к нему остаются до­статочно высокими: травмированное «демократическими реформами» общество продолжает надеяться на казачий «прорыв» к подлинно народному самоуправлению и наве­дению порядка на своей земле. Оправдывает ли чаяния со­отечественников «казачий Ренессанс»? И да, и нет. Сделано, разумеется, колоссально много. В местах традиционного проживания казачества сформированы казачьи войска; обсуждается вопрос об их включении в государственную систему защитников страны (к сожалению, опять-таки на условиях сословной «отдельности»). Наше гражданское общество пополнилось сетью исправно функционирующих общественных организаций, заставивших власти считаться с мнением народа в решении ряда локальных проблем. Но 15 августа 2013 года Войсковое казачье общество «Всеве­ликое войско Донское» издало указ, запрещающий казакам участвовать в протестных акциях. («Не станет ли возрож­дённое военное сословие «царской опричниной»? И кого будут рубить его сабли?» — задаются вопросами обеспоко­енные граждане). Казаки защищают местное население в конфликтных ситуациях с мигрантами, помогают органам правопорядка патрулировать «проблемные» районы, но им не удалось взять под контроль события в Кущёвке, Пу­гачёве, Сагре, Хопре. Многочисленные кадетские корпуса спасают мальчиков от уродующей феминизации, но не спа­сают от общих деформаций российского образования (в то время как современной армии нужно виртуозное владение не шашками, пиками и кинжалами, а ракетной техникой). Научный уровень исследований казачьего фольклора, осу­ществляемых профессором Ростовской государственной консерватории имени С. В. Рахманинова Т. С. Рудниченко, или музыковедами Научного центра при Государственном академическом кубанском казачьем хоре под управлением Виктора Захарченко, за рубежом считаются недосягаемы­ми. Но в то же время проходят конференции, участники которых дружно приходят к заключению, что казаки — это «народ» (этнос? субэтнос? сословие? нация?), культура

 

которого «наиболее близка к культуре русского народа». Таковы пункты 10 и 11 резолюции Международной кон­ференции «Казачество как фактор межнациональной (ви­димо, межэтнической? — С. Г.) стабильности» (Москва, 8.12.2012). Другими словами, этот «народ» не русский (к русскому суперэтносу и его культуре не относящийся). По­сле показа на ТВЦ документального фильма Веры Кузьми­ной «Убить русского в себе» (о событиях на Украине) этот вывод уже не выглядит «фактором межнациональной ста­бильности»; скорее — межэтнической дестабилизации. И чем он в этом смысле отличается от «научных» изысканий о «древних украх»?

Но есть и более интересная проблема — проблема типоло­гического соответствия казачьего жизнеустройства общим принципам социально-экономической организации россий­ского социума. Дореволюционное казачье сословие строило свою жизнь на основе непосредственной народной демокра­тии (принципах казачьего круга). Казачий микросоциум по природе своей был общинным, «коммунистическим» (латин­ский корень «commun» переводится как «община»). Эта «се­мейная» социальная модель органично встраивалась в анало­гичную модель традиционного имперского общества во главе с богоданным «государем-батюшкой», на верность которому присягали служивые «чада». Однако гармония существова­ла лишь до конца позапрошлого века, будучи разрушенной беспощадным капиталистическим укладом.

Впрочем, процесс распада «казачьей семьи» носил не только объективный характер. В условиях земельного и политического кризиса многомиллионное вооружённое сословие, сплочённое и пассионарное, представляло для самодержавия «пороховую бочку». В имперских «коридо­рах власти» всё чаще дискутировался вопрос об упраздне­нии казачьих войск. Однако царское правительство пред­почло радикальному решению проблемы вариант «мягкой силы», впервые опробованный на Кубани. 23 апреля 1870 года было издано «Положение о назначении генералам, офицерам и классным чиновникам Кубанского казачье­го войска земельных наделов в потомственную собствен­ность». Площадь «назначенных» владений составляла от 100 до 1500 десятин.¹ Так было положено начало формированию класса потомственных среднепоместных каза­чьих собственников.² Однако процесс целенаправленного социального расслоения казачества на этом не завершился: вскоре правительство приступило к награждению земель­ными владениями командного состава Кавказской армии, дворян-чиновников и горской феодальной знати. Одним лишь дворянам³ отошло 213,9 тысяч десятин лучших ку­банских земель.⁴ В Закубанье 55,9 тысяч десятин получили горские феодалы (эти непокорные этносы тоже «расслояли»). Так на Кубани появились и крупные помещики.⁵

Главное же состояло в том, что капиталистический уклад разрушил саму модель казачьего землепользования, подчинив земельные отношения законам товарного производства (обще­ственные ресурсы теперь уже не объединялись, как это приня­то в семейном хозяйстве, а подлежали обмену или продаже). Многие новоявленные казачьи помещики закладывали свои нежданные приобретения в Дворянский земельный банк, получая ипотечные кредиты.⁶ Однако выплачивать высокие ежегодные проценты по ссудам оказалось по силам далеко не всем, поэтому к началу ХХ века долги кубанских землев­ладельцев составили около тринадцати миллионов рублей. Земли должников банк отбирал, а затем перепродавал — в основном «пришлым» купцам, и постепенно место дворян и офицеров заняли «степные короли».⁷

Другими словами, накануне революции казачьей общи­ны, внутренне единой и внешне независимой, уже не су­ществовало, а растущее социальное расслоение в конечном итоге стимулировало классовую борьбу. В фундаменталь­ных исторических исследованиях, как дореволюционных (Ф. А. Щербины), так и советских,⁸ было убедительно продемонстрировано, что именно классовый (а не межсословный) антагонизм, порождённый стремительным обнищанием зна­чительной части казачьих семейств, стал главным социальным противоречием в традиционных казачьих областях. Об этом свидетельствовали рабочие стачки в промышленных цен­трах Кубани и Дона, революционные выступления в ряде казачьих полков и станиц в годы Первой русской револю­ции, восстание 1910 года в 3-й кубанской казачьей батарее, борьба фронтового казачества с самодержавием во время Первой мировой войны, переход казачьих частей на сторо­ну восставшего народа в ходе Февральской революции. Се­годня все эти темы выглядят жёстко табуированными. Не оттого ли, что «казачий Ренессанс» осуществляется в рам­ках аналогичного типа социума — буржуазно-капиталисти­ческого, социально-расколотого, индивидуалистического, антиправославного и «антиказачьего» по своей сути и духу? Не оттого ли, что его раздирают те же антагонизмы, и «но­вое казачество» очутилось перед старым, вековой давности идейно-нравственным выбором?

Имя Таня, которым назвалась схваченная фашистами Зоя Космодемьянская, принадлежало её любимой героине

Татьяне Соломахе — юной учительнице из кубанской стани­цы. Девушку зарубили казаки за то, что она так и не выдала им место дислокации партизанского отряда. В том отряде воева­ли Танины родные — тоже казаки, только другие, «красные». Так какая же всё-таки идеология возрождается сегодня в русле «казачьего Ренессанса» — та, что помогала претерпевать пытки Тане Соломахе, или та, что вдохновляла её палачей? На каких казаков равняются воспитанники кадетских корпусов — тех, что гордо проехали «по берлинской мостовой» 9 мая 1945 года, или тех, что незадолго до этого забивали белорусские колодцы порубленными телами стариков и детей?

Логично предположить, что механизмы активации тради­ционной казачьей культуры действуют в настоящее время в основном как механизмы духовно-психологического от­торжения и противодействия: душевное устроение русского человека (в том числе и «казачьего народа»), приходя во всё более мучительное несоответствие с «духом расчётливости» (calculating spirit) эгоцентристского «рыночного» социума, взыскует «противоположных» ценностей — тех, что были когда-то ярко воплощены в жизнеустройстве и культуре рос­сийского казачества. На этом пути возможно многое (что мы и наблюдаем в «казачьих» регионах), но лишь до «засечной черты»: история, к сожалению, не знает прецедентов мирно­го сосуществования подлинно народного самоуправления и буржуазно-олигархической власти. Существует и «широ­кий» путь приспособления (появление Казачьей партии РФ свидетельствует о том, что для «нового казачества» он тоже не закрыт, и оно готово принять участие в чужих политиче­ских играх). Есть и третий путь: он состоит в постепенном распространении ценностных ориентаций, идеалов, нрав­ственных норм и принципов человеческих взаимоотноше­ний, исторически присущих казачьему сословию, на обще­ство в целом. Этот путь наименее затратный, поскольку не требует ни специальной формы, ни пафосных мероприятий, но и самый трудный. Однако он уже был успешно опробо­ван — теми, кто демонстрировал чудеса героизма в соста­ве советских казачьих кавалерийских дивизий и корпусов на фронтах Великой Отечественной войны, кто поднимал гремевшие на всю страну совхозы и колхозы-миллионеры (типа разорённой ныне «Кубани»), кто в обычных советских школах воспитывал настоящих «казачат» — смелых, честных, дисциплинированных, любящих Родину и своей единый, не­разделённый на сословия народ.

1. Одна десятина = 1,45 га.
2. К концу XIX века совокупная площадь их землевладения составила на Кубани 432,2 тысячи десятин.
3. Князьям Голицыным, Лобанову-Ростовскому, Лорис-Меликову, Урусову, графу Шереметьеву, баронам Врангелю, Розену, фон Сталь и другим.
4. В том числе 8 тысяч десятин в Черноморском округе — брату Николая II, великому князю Михаилу Николаевичу.
5. Все приведённые выше цифры взяты нами из доклада И. И. Дианова на Х Международной научно-практической конференции «Научно-творческое наследие Фёдора Щербины и современность (Краснодар, 26.02.2010).
6. С этой целью были открыты его «казачьи» отделения — Кубанское, Донское, Темрюкское, Ейское и другие.
7. Один лишь купеческий клан Фомы Николенко скупил в разных районах Кубани более 32 тысяч десятин земли.
8. См., напр., А. П. Ермолин. Казачество и революция. — М.: Наука, 1982

Список литературы:

Гусаров Е. Россия. Проект Империя. — М. ИД «Достоинство», 2012;

Дианов И. И. Социальное расслоение населения Кубани в период социально-эконо­мических преобразований в России в конце XIX — начале ХХ веков // Научно-творче­ское наследие Фёдора Щербины и современность. Сборник материалов Х Междуна­родной научно-практической конференции. — Краснодар: Изд-во КГУ, 2010;

Ермолин А. П. Казачество и революция. — М.: Наука, 1982;

Итоги Международной конференции «Казачество как фактор межнациональной ста­бильности. Москва, 8.12.2012. — Интернет-сайт «Дикое поле», декабрь 2012 г.;

Расизм, ксенофобия, дискриминация. Сборник статей / Сост. Е. Деминцева. — М.: Новое литературное обозрение, 2013.